Форум » Учимся писать прозу » Владислав Силин - подборка статей этого автора. » Ответить
Владислав Силин - подборка статей этого автора.
Elenalta: Владислав СИЛИН, журнал "Если" №1 за 2006 год БЕСКОНЕЧНОЕ ДЕТСТВО Как не раз убеждались наши читатели, субъективный взгляд на литературную ситуацию самих творцов порой оказывается интереснее взвешенного критического анализа. Тем более, что почти всегда подобные выступления порождают споры. Вот и реплика рижского фантаста тоже претендует на дискуссионность. Знакомый как-то сказал: "Надоело читать книги с подростками в главных ролях". В самом деле, слишком часто в современной фантастике заявленный автором возраст героя не совпадает с его внутренним мироощущением. Это у мальчишек Крапивина или героя жюль-верновского "Пятнадцатилетнего капитана" смело можно учиться "взрослости". С другой стороны, листая многочисленные романы нынешних фантастов, постоянно ловишь себя на мысли, что сорокалетние десантники и "космические волки" очень уж напоминают тинейджеров-инфантов. Каковы же признаки героя-подростка? У него особый сленг, кочующий из романа в роман, особые нормы поведения. Он шумен, несдержан в эмоциях, пугающе сексуален. Подросток не может просто выпить пива - он обязательно "вводит в организм порцию алкоголя". Завидев женщину, он прежде всего оценивает ее "буфера". У него особое отношение к оружию. Для подростка настоящий мужчина тот, кто носит пушку сорок пятого калибра или ее эквивалент. Шаблон, по которому авторы выписывают героя, читателю понятен и близок. Не зря же постоянно твердят, например, поклонники Фрая: "Сэр Макс - это я". Быть шестнадцатилетним - не мед. Подросток дьявольски тщеславен. Авторитет его невелик, лидерские качества неразвиты - и тем сильнее он стремится к власти. Его должны любить и уважать все, иначе он не состоялся как человек. А власть не может достаться просто так. Борьба, борьба и еще раз борьба! В романе Андрея Мартьянова "Войти в бездну" есть эпизод, когда группа исследователей нанимает проводника для путешествия по незнакомой и опасной планете. "Оглянувшись, я натянул поводья, заставив гиппариона остановиться. Проклятье! Я сто раз предупреждал: без моего ведома никуда не отлучаться, не отставать, смотреть по сторонам в оба глаза и не забывать, что зримая идиллия в любой момент может ощериться зубастой пастью тилацина или мегалания! А с последним можно эффективно бороться, только сидя в бункере в обнимку со скорострельной пушкой... Убью идиотов! То есть одного идиота и одну идиотку!" Ситуация странная. Исследователи - люди опытные. Связаны с разведкой. Они понимают, что если наняли проводника, то должны следовать его указаниям. Но герой действует в рамках "подросткового паттерна", а второстепенные персонажи ему в этом подыгрывают. Луи, герой романа, обязан утвердить свое право на власть. Сделать это в боях. Отсюда и его бьющая через край эмоциональность, отсюда его ненависть к людям, которые ему доверились. Луи не просто улаживает пустяковое недоразумение. Для него решается вопрос жизни и смерти. Книга может научить подростка взрослости. А может утвердить в истинности инфантильного взгляда на мир. Это не так сложно, как кажется. Достаточно описать реальность, в которой подростки - все. Короли, маги, президенты, инженеры, солдаты. Никто не выделяется, все одинаково инфантильны. И читатель вдруг понимает, что в этом-то мире ему не надо меняться. Он хорош уже такой, каков есть. Пусть мозаичные мостовые Ехо пролягут в наших городах. Превратим Землю в Амбер, в Нетинебудет. Пусть дубравы Предвечного Эльфийского леса зашумят на развалинах цивилизации. К сожалению (или к счастью?), это невозможно. Миры из эскапистских книг нежизнеспособны. Дело не в экономике, не в физике - дело в существах, их населяющих. Существах с психологией тинейджера. Вот рассказ А.Уланова "Эльфийская обновка". Здесь мир выстроен по всем фэнтезийным канонам. Дивные и непостижимые эльфы, хитроумные мошенники, могучие маги. Это именно тот мир, куда раз за разом сбегают уставшие от современной реальности читатели. Герой рассказа мошенник Зигги - типичное великовозрастное дитятко. Основным мотивом его действий служит самоутверждение. "И этот вариант устраивал Зигги - потому как по части заполучения нужных ему вещей он не без основания мнил себя мастером". "Полтора Райля был очень высокого мнения о своей задумке". "Мошенник жалел только об одном - что не сможет увидеть лицо эльфа в миг, когда тот поймет, как именно его провели за нос..." К эльфу, которого Зигги собирается облапошить, он обращается со словами: "Эй, длинноухий! Подь сюды!". Может ли считаться мастером мошенник, начинающий разговор с оскорблений? В подростковой системе ценностей унизить ближнего значит возвыситься самому. И когда авторская точка зрения переходит к эльфу, в грязи оказывается Зигги. Подключаются другие персонажи. Начальник стражи, градоправитель - все они наслаждаются унижением других, чтобы на следующей странице унизиться самим. Не забудем и о подростковом тщеславии. В нем кроются корни речевых изысков вроде "перевести тело в горизонтальное положение" вместо "улечься". Дело не в низкой языковой культуре и не в какой-то особой иронии. Подросток стремится утвердить значимость всего, что делает и видит. Выпятить каждое слово, возвысить элементарное действие до уровня священного ритуала. Потому-то сэр Джуффин из "Лабиринта" Фрая не разговаривает. Он "сотрясает воздух необязательными упражнениями по прикладному лицемерию". У Андрея Мартьянова героя не просто хотят женить, а подходят к нему "с бесконечными матримониальными планами по адресу его скромной персоны". У Ольги Громыко в "Пивовое": "Я тем временем вела с Бровыкой научно-теологический диспут о роли ведьм в экосистеме религии". Значимо? Несомненно. Не разговаривала, не беседовала, не болтала - вела диспут. Сразу становится понятно: перед нами не какая-то вертихвостка, но солидная ведьма. Они постоянно вздымают руки, вздрагивают и шарахаются. У них отвисают челюсти, перехватывает дыхание, они вскрикивают от изумления и пугаются до потери сознания. Самый простой способ определить героя-подростка - посчитать число восклицательных знаков в его речи. "- Жанивский! - рыкнул Серега, думая этим привести того в чувство. - А ну живо дерись давай! То есть я хочу сказать - я тебя, гад... на поединок! И попробуй откажись! У отупевшего от страха милорда в голове, видимо, все же сработало какое-то реле. Он хлопнул глазами, подтянул челюсть вверх" (Екатерина Федорова "Милорд и сэр"). "- Кто же так готовит индюшатину?! Что у вас с мозгами?! Это каким же надо быть уродом... - Мелифаро подпрыгнул от неожиданности и едва заметным движением правой руки прикрыл ему рот. Изамонец благополучно подавился остатками собственного высказывания" (Макс Фрай "Волонтеры Вечности"). "Всех времен и народов", "самое серьезное выражение лица", "наистрашнейший злодей". Для героев-подростков не существует полутонов и "средних величин". Это естественно. Если уж сражаться, то со всем вселенским злом, если спасать, то весь мир. Книга подсказывает читателю реакции, нормы поведения. Исподволь, незаметно. Даже те книги, что написаны ради развлечения. Ярким примером тому служит философия, культивируемая эскапистской литературой. Бегство - и вместе с тем обретение могущества. О, тут и поиски сверхмощных артефактов, и изучение магических заклинаний, и открытие в себе невостребованных в прежней жизни умений. Герой может всю книгу искать сверхбомбу, взрыв которой решит все проблемы на свете. Читателю-подростку не до приключений духа. У него есть конкретные проблемы, которые надо решить здесь и сейчас. Ему не хватает уважения и любви. И тут на помощь приходит идеология, почерпнутая из книг и фильмов. Подросток верит, что уважение и любовь окружающих можно завоевать чем-то внешним. В жизни это внешнее - красивая одежда, машина, умение танцевать, престижная работа. В книгах - могущественные бластеры, сверхбыстрые звездолеты, волшебные посохи. Человек становится рабом вещей и навыков. Сэр Макс приобретает множество умений: плевком убить врага, щелчком пальцев подчинить негодяя своей воле, спрятать любой предмет в ладони... Не может он найти одного: взрослости. Чтобы герой рос и мужал, эмоционально зрелым должен быть автор. Если у писателя нет соответствующего опыта, никакая фантазия не в силах помочь. Часто "взрослость" героя пытаются передать через цинизм. Так, например, циничны персонажи Алекса Орлова: "Билл осторожно наклонился и положил "пикколо" прямо в натекающую из простреленных тел лужу крови. - Что же это такое?.. - Из-за спины Эриксона показался Глен Савин. - Что же это такое, а? - Он переходил от тела к телу и заглядывал в лица, стараясь опознать убитых. - Ну что, босс? - не сводя взгляда с Левински, спросил Эриксон. - Да как тебе сказать? - уже спокойнее заговорил Савин. - С одной стороны, у нас не будет проблем с "пустыми" - теми, кто надоедал по пустякам, но с другой стороны, вот лежит Жур - он приносил неплохой материал, а вон там, у окна - это Брумель. Тоже довольно профессиональный парень был..." ("Двойник императора"). В книгах Фрая человеческая жизнь и вовсе не стоит ни гроша: "- Ладно! - Я с наслаждением потянулся до хруста в суставах и подлил себе камры. - Давай выкладывай свою проблему. Я же как-никак деловой человек, мне на службу надо, людей убивать!" ("Волонтеры Вечности"). А вот герой романа Дмитрия Володихина "Война обреченных" высказывает свое жизненное кредо: "Самая главная женская эрогенная зона - кошелек. Чуть пощекочешь их в этом месте, и сразу возбуждаются... Поэтому, если мне не лень, я покупаю шлюшку и развлекаюсь с ней". В "Войне обреченных" весь рассказ герой стреляет, стреляет, стреляет до очумения. В инопланетных тварей. В своих товарищей. Момент взросления так и не приходит. Рассказ обрывается на полуслове, на многоточии - не сумев измениться, герой погибает. А что еще ему остается? Это последняя форма самоутверждения - истеричная, беспомощная, но такая характерная для подростка - опаснее всего. Цинизм - это незрелость души, высшая форма инфантилизма. Герой, раз и навсегда утвердившийся в мысли, что "мир полон уродов, все женщины продажны, а автобусы идут в парк", на самом деле не видел ни мира, ни женщин настоящих, не знал удачи. И никогда не увидит. И никогда не узнает. Потому что закрыт для всего нового.
Ответов - 2
Elenalta: Герой умнее автора? С легкостью! - Владислав Силин - учебник по литературе, купить, прочесть (десять способов создания высокоинтеллектуального героя) «Герой не может быть умнее автора.» Аксиома. ПРЕДИСЛОВИЕ. Идея этой статьи возникла у меня достаточно давно — после непродолжительного, но бурного и плодотворного знакомства с западной «героической» фэнтези. В те времена я читал подобную литературу запоем и от моего внимания не ускользнула ее шаблонность и предсказуемость. Могучие, пышущие здоровьем молодцы, в изобилии сокрушающие химер, демонов, драконов и своих же коллег-молодцев, волею случая оказавшихся с другой стороны баррикады; трепещущие от страсти красотки, в ожидании неземного наслаждения устилающие телами импровизированные ложа; легионы безмолвных статистов, выступающие под началом главных героев. Сила, сила, сила. Сила во всех ее проявлениях. Подобные произведения объединяет одно: в них автор описывает человека, физически несравнимо более сильного, более выносливого, бол
Elenalta: Владислав Силин Женщины и мужчины – два разных подхода к написанию литературных произведений «Глаголом жги сердца людей» А. С. Пушкин. «Пророк» Предисловие. Идея этой статьи возникла у меня после нескольких месяцев жизни в Самиздате, когда я заметил, что абсолютно разные и временами даже незнакомые друг с другом люди творят вполне однотипные, схожие будто близнецы, произведения, допускают одни и те же ошибки... да и на критику реагируют примерно одинаково. «Оназмы» и «паровозики», длинноты и умствования — во многом это все вполне объяснимо. Помните у Лукьяненко рассказик «Переговорщики?» Да, да!.. Все дело в том, что на нашей планете сосуществуют две абсолютно разные расы: мужчины и женщины. Две расы с различным подходом к жизни и видением мира. Поскольку я всерьез и давно болею эзотерикой, теория вложенных друг в друга наподобие матрешек человеческих тел приводит меня просто в неописуемый восторг. Я решил не изобретать велосипеда и рассматривать тексты точно таким же образом: как набор вложенных друг в друга тел-уровней. Любое литературное произведение (рассказ, поэма, ода, роман с графинями и мушкетерами на шестьсот страниц) при этом предстает перед нами состоящим из следующих слоев: 1. тело предметов и описаний, 2. тело действий, 3. тело эмоций, 4. тело логики. Признаю: схема очень приблизительна и упрощена, но она идеально подходит для дальнейшего рассмотрения проблемы. Возможно, знатоки йоги начнут строить аналогии: мол, тело эмоций — это астрал, тело действий — эфирное тело... умоляю! — не стоит этого делать. Так далеко я не заглядываю. Итак, приступим. Картонные персонажи и феерия безсмыслия. Признайтесь: не раз, наверное, случалось встретить литературу, в которой вроде бы все есть: герои, замки, драконы, бизнесмены, автомобили... они двигаются, взаимодействуют — а произведение мертво? Читатель читает, зевает, хмурится — ну ведь картон же!.. Как можно такое писать?! Увы, можно. Можно и очень легко. Просто что-то произошло, и в повествовании оказались задействованы лишь первые два уровня: предметный и уровень действий. Нет эмоций, нет связки текста в единое целое — нет самого произведения. Персонажи говорят одинаковыми голосами и откровенно маются от начала к завершению... Можно подробно расписать выпадение из повествования каждого уровня текста (обойтись можно без любого, кроме самого первого), можно даже разыскать примеры или написать их самому, но это не входит в мои планы. Цель этой статьи совсем другая: показать чем различаются в своих жизненных подходах две культуры, два абсолютно непохожих друг на друга мировоззрения, которым, как ни странно, приходится постоянно уживаться друг с другом. Ведь не секрет, что женщины вольготнее всего чувствуют себя на нечетных уровнях произведений (описания и эмоции), а мужчины — на четных. Для начала рассмотрим описания и действия. «Она заметила перед собой на тарелке оригинальное сооружение в виде прозрачной горки с кусочками рыбы и разноцветными овощами внутри, на соседней тарелке был салат с маслинами, сыром и креветками. Что ж, очень даже угадал... У него был стейк из телятины под грибным соусом, картошка фри, большие листья салата и малюсенькие маринованные морковочки. Весьма по-мужски... Всё это выглядело очень живописно и пахло замечательно, но Николь всё же не могла почему-то сосредоточиться на еде. Что-то нерешённое и недопонятое тянуло её мысли к себе. Роза лежала справа на столе, ближе к окну. Там, за окном вокруг фонаря кружились снежинки. Чудо какое — снег и роза! Несовместимые, казалось бы, вещи... » Людмила Иванцова, «Новогодний сюрприз» «На окне красовался причудливый морозный узор. Потемневшую комнату озарял свет елочных огней, а за столом люди открывали шампанское, поздравляя друг друга с новым годом. Пес лежал в коридоре, на теплом коврике наблюдая за людьми. Раздался бой Курантов и комнату наполнил шум хлопушек. А затем, стол озарился светом бенгальских огней. Радостные крики не стихали еще очень долго. Наконец, из комнаты показалась маленькая девочка, она присела возле пса и погладив его, тихо произнесла: — С новым годом, Рон! — и пес, слизнув с руки девочки кусок колбасы, радостно тявкнул. » Константин Кузнецов, «Бродяга — рыжий пес.» Заметьте: как разнится описание! В первом случае, у Люды, пиршество вкуса. Чередование форм, красок, ощущений. Даже падающий снег и лежащая роза воспринимаются как удивительный натюрморт. Натюрморт живой, дышащий, но вес же — картина, все же — описание, не более того. Описание, придающее миру «Новогоднего сюрприза» свой шарм, свое особенное очарование. У Константина все наоборот: действие, действие, еще раз действие. Ничто не стоит на месте: узор красуется, свет — озаряет, люди пьют шампанское и поздравляют друг друга с новым годом. Вчитайтесь в последнюю фразу: сплошная динамика! А вот еще: «Вместо книг на полках стояли маленькие кирпичики мыла. А в любимом серванте стояли особо редкие мыла, которые ему привозили друзья из Лондона. Он бесконечно переставлял эти пахучие кирпичики, протирал от пыли, а самые дорогие, «сервантные», обтянул целлофаном. И еще он бесконечно это мыло нюхал. Меня, в принципе, это не особенно беспокоило. В доме всегда было мыло.» Мир был надежно утвержден на этих дубовых слонах, китах и черепахах. В утробе серванта покоились твердые крахмальные скатерти, серебряные ножи с костяными черенками, пасхальный сервиз и золоченая фарфоровая ваза. В шифоньере (или это было трюмо?) пряталась полысевшая бархатная коробочка с прабабкиными кольцами и серьгами (бабушка хранила их для меня). » Закройте нижнюю часть экрана рукой. Попробуйте, не подглядывая, догадаться: кто написал первый отрывок — мужчина или женщина? А второй? Я думаю, ответ однозначен. Но заметьте: первый отрывок написан Андреем Гончаровым, это — «English soap. Английское мыло», рассказ по замыслу автора стилизованный под женскую прозу и принадлежит перу одной из героинь произведения, Лианне Луповой. Второй отрывок: Игнатьева Оксана, «Девушка и дверь». Его я специально привел, потому что, если верить Оксане, «Девушка и дверь» являются типичным образчиком женской прозы. Как видите, приведенные тексты говорят сами за себя: заполненный мылом сервант постоянно в движении, и наоборот, в утвержденном на слонах, китах и черепахах мире даже ножи — будоражащий кровь атрибут привольной, наполненной чудесами и приключениями жизни, — всего лишь покоятся. Отчего это происходит? Обратимся же к истории. В подавляющем большинстве случаев, какой бы период истории мы не рассматривали — пещерные времена или крестовые походы, раскладка ролей для мужчин и женщин сильно не менялась. Мужчина охотился, воевал и путешествовал, женщина выступала в роли хранительницы домашнего очага. В походе или войне нет смысла детально вглядываться в окружающую обстановку: она постоянно меняется. Полководец, следящий за ходом битвы, прежде всего смотрит за тем, что изменилось. Что толку привязываться к предметам? Сегодня одно, завтра другое, и так всю жизнь... Важно вовремя успеть, увидеть изменение ситуации и воспользоваться им. То ли дело хозяйка дома. В отличие от полководца, она наблюдает прежде всего за тем, что осталось неизменным. С этим можно спорить до хрипоты, и думаю, вы будете спорить, но помните у Маркеса «Сто лет одиночества»? «Тайком от всех Урсула стала упорно изучать расстояния между предметами и голоса людей, чтобы продолжать видеть с помощью памяти, когда тени катаракты совсем закроют от нее мир. Позже она обрела неожиданное подспорье в запахах, они определялись в темноте гораздо отчетливее, чем контуры и цвета, и окончательно спасли ее от позорного разоблачения.» и еще: «вскоре она открыла, что каждый член семьи, сам того не замечая, ходит изо дня в день по одним и тем же путям, повторяет одни и те же действия и произносит в одни и те же часы почти одни и те же слова.» Да, именно так. Именно стабильность окружающего мира является основой женского мировоззрения. Стабильность и власть над вещами. Возьмем, к примеру, давно уже ставшую притчей во языцех любовь женщин к перестановкам мебели. Как ни парадоксально, но она лишь подтверждает вышесказанное: хозяйке дома, хозяйке вещей нужна власть над вещами. Жизненно необходима! Мужчина диваны перетаскивать не будет, хотя бы просто потому, что не замечает их. Диван для нас не существует как таковой, — существует лишь набор функций к дивану: сидеть, лежать, покупать, ремонтировать... Пить пиво, смотреть телевизор, чесать живот. Сам диван при этом является желательной, но необязательной деталью. Абстракцией. Впрочем, простите, я отвлекся. Вернемся же к литературе. Помните у Стругацких в «Понедельнике...» описание вымышленных миров? «То и дело попадались какие-то люди, одетые только частично: скажем, в зеленой шляпе и красном пиджаке на голое тело (больше ничего); или в желтых ботинках и цветастом галстуке (ни штанов, ни рубашки, ни даже белья); или в изящных туфельках на босу ногу. Окружающие относились к ним спокойно, а я смущался до тех пор, пока не вспомнил, что некоторые авторы имеют обыкновение писать что-нибудь вроде «...дверь отворилась, и на пороге появился стройный мускулистый человек в мохнатой кепке и темных очках».» Уверяю вас: большей частью это герои мужских произведений! Женщины следят за одеждой очень тщательно: «Николь не любила зимние шапки и носила чёрное короткое кожаное пальтишко с капюшоном, отороченным чёрным мехом. Этот самый капюшон выручал её, когда было холодно или шёл снег, правда, мешал смотреть по сторонам. Сумка-портфельчик на тонком ремешке через плечо, узкие чёрные брюки, короткие сапожки на высоких каблуках завершали образ женщины, которая стояла у киоска с новогодними сувенирами и мечтательно разглядывала кукол с буклями в старинных платьях...» и далее: «Знала бы, что попадёт в ресторан, надела бы что-нибудь попраздничней. Впрочем, возраст комплексов по поводу внешности и повышенного внимания к тому, «что подумают...», давно прошёл, уступив место спокойной самодостаточности. Вполне приличные чёрные брюки-стрейч, которые сегодня не успела прихватить старшая дочь, облегающий тонкий свитерок цвета хаки, под глаза, да ещё спиральной формы удлинённые серебряные серьги. Провела рукой по волосам, встряхнула головой, поправила серёжки — готово. » Людмила Иванцова, «Новогодний сюрприз» Все на месте, не пропало ничего! А вот еще: «Как оказалось, я сидела недалеко от корпуса самолета, а сам самолет напоминал по виду Боинг-737 или еще какой-то небольшой лайнер средней дальности...» «...К слову, я отметила, что я весьма прилично одета — я была в черных брюках и моем парадном пиджаке, да еще и в туфлях на широком каблуке — как я люблю. Сзади меня — закрылки, и вероятно, судя по некоторому мареву в воздухе, прямо подо мною двигатель. Да, так и есть — вот и люк для заправки топливом — закрытый, разумеется. » Соф, «На крыле самолета» Какая придирчивость, дотошность! Ни единой детали не упущено, причем, заметьте: перечисление предметов одежды плавно, ненавязчиво перетекает в описание самолета. Употребления глаголов Соф всячески избегает. Возьмем для сравнения: «Райан смотрел на дядю и диву давался, такие разительные перемены произошли с ним за последний час. Из глубин единственного в доме сундука мигом была извлечена красиво расшитая рубаха, которую Освальд в свое время прикупил в небольшом городке, заехав туда по делам. Чисто умытое лицо дяди просто светилось желанием угодить важному гостю, а волосы, по полгода не знавшие гребня, сейчас были аккуратно уложены.» Андрей Аверьянов, «Ученик» Из одежды на дяде: рубашка, умытое лицо и расчесанные волосы. В отличии от рассказика Соф, каждому из предметов дядиного туалета прилагается целая пантомима: рубашка мало того, что достается из сундука, она еще и покупается в небольшом городке, дядя за ней по делам едет. Лицо — светится желанием. Волосы — по полгода гребня не знают. Весьма характерно, не правда ли? Узнаваемо, по крайней мере. Эмоции и логика. Сами по себе предметы мертвы. Действия — бессмысленны. Первые два тела рассказа сами по себе не важны, это лишь способ донести до читателя основное: логику повествования и настроение. «Тревожный ветер бросает на темное стекло моего окна листы оброненной кем-то бумаги. Неровно оборванные углы... Читаю: «Тетрадь по английскому языку ученика ... класса ... Урок первый» Торопливые капли дождя бьют по стеклу, по промокшей и серой бумаге, текут, расплываясь, чернила. Но буквы упрямы, им тоже не хочется умирать. Они цепляются, пытаясь задержаться, но тают, тают под каплями строки, и остается в синем ореоле одно только слово — «...рок». Рок. Рокот грома в угрюмой грозовой туче. » Ива, «Рок» В принципе, миниатюрка маленькая, можно было привести ее всю, но для моих целей хватит и этого кусочка. Первый же придирчивый взгляд высматривает несколько словесных цепочек: Ветер бросает — оброненная бумага — оборванные углы. Торопливые капли — промокшей бумаге — буквы упрямы — умирать. Рок — рокот — гром — угрюмая — грозовая. Каждая последовательность — зашифрованная эмоция, некое внушаемое читателю настроение. Используемые образы не важны, во многом игра ведется за счет аллитераций. Не секрет, что разные сочетания звуков по-разному воздействуют на подсознание, а Ива просто блистательно использует этот прием, пряча в тексте тревожные рокочущие звуки. Действия, предметы — все становится рабами того тревожного настроя, что создает в душах читателей авториня. Мужчина тоже зачастую вынужден создавать у читателя некое настроение, но при этом он ощущает себя ущербным. Заставьте его в этот момент оставить произведение как есть, отберите ручку, карандаш, компьютер — автор неминуемо «впадет в беспокойство», говоря языком Булгакова. Вот пример: «Потом начался настоящий кошмар. Большие черные пятна начинали двигаться, поглощая все светлое. Они постоянно сталкивались, но не хаотично, а целенаправленно, уничтожая все, к чему прикасались, в том числе и друг друга. Потом они принялись терзать само полотно. Голубой и синий цвета теряли свою сочность, становясь похожими на грязь. Зеленый планомерно уничтожался. Коричневый и серый тоже теряли свою чистоту. Мириады коричневых и серых точек из первых двух коробочек гибли из-за этих перемен. Черный цвет расползался, словно опухоль, а я стоял и просто смотрел. Я ничего не мог изменить, ведь я уже завершил картину! Сердце мое стиснула ужасная тоска, и нахлынула жалость, по лицу текли слезы.» Андрей Аверьянов, «Черный цвет злобы» Казалось бы — все на месте. Этим можно закончить рассказ, с чистой совестью оставив все как есть. Нет? Ладно. Можно завершить его описанием того, как автор уничтожает свою испорченную картину, описанием внутреннего состояния художника: «Опустошенный, я стоял и думал о том, смогу ли когда-нибудь воссоздать свой шедевр, и если да, то как не допустить повторения случившегося, как избежать появления этой ужасной черноты или хотя бы защитить от нее созданные мною золотые огоньки, которые оказались настолько бессильны перед ее наступлением.» Но! Автор — мужчина. Он изменил бы себе, если бы не вставил в текст следующий кусочек: «Корреспондент телекомпании СиЭнЭн, из Сектора Газа: Обе конфликтующие стороны продолжают военные действия, в то время, когда весь мир, затаив дыхание, ждет подтверждения ученых о столкновении Земли с космическим объектом кристаллической структуры. Повторяем, что по неподтвержденным данным, столкновение произойдет приблизительно в этом районе, в Секторе Газа. Глава католической церкви отказывается комментировать это удивительное совпадение... » Логика. Ее Величество логика. Все должно быть приведено к развязке, к строгому логичному финалу. Финал может быть таким, другим, он может улучшить впечатление от текста, ухудшить — он обязательно будет. Вы скажете — случайность? Никоим образом! «Я подобрал её на обезлюдевшей остановке где-то во втором часу ночи. Автобусы уже давно не ходили, и бедняжке ничего не оставалось, как попытаться поймать такси. В столь позднее время это было нелегкой задачей. — В центр довезете? — спросила девушка. — Сколько? — я присмотрелся к ней — не старше двадцати, темные волосы, аккуратная короткая стрижка, черный пиджачок и такая же юбка. — Понимаете, у меня нет с собой денег. Как приедем, я сразу отдам — принесу из дома. В общем, старая песня. Я давно подрабатываю по ночам и не раз попадал впросак. Но что-то в её взгляде привлекло меня, и я сказал: — Ладно, садись. Довезу за сотню. — Ой, спасибо!.. — девушка быстро шмыгнула на заднее сиденье и притихла.» Григорий Иванов, «Алые паруса» Далее таксист и девушка едут и мило беседут. Таксист размышляет о девушке, о ее нелегкой судьбе. Казалось бы — идеальная зарисовка в женском стиле, характеры становятся ярче, выпуклей, познаваемей, но!.. Автор — мужчина. «Остальную часть пути мы проехали, не проронив ни слова. Только когда я остановил машину на светофоре перед последним поворотом, девушка внезапно произнесла: — Мне нужен принц, который приплывет ко мне на корабле с алыми парусами...» Все! Сильнейшее место, квинтэссенция чувств. Женщина наверняка завершила бы на этом свое повествование, поскольку добилась всех поставленных целей. Еще бы: создано романтическое настроение, в качестве контраста дана прагматичность таксиста и такая милая, знакомая сердцу обыденность обстановки. Читатель уже покорен. Он полностью и безоговорочно сопереживает героине — ведь она так близка, понятна и узнаваема! Но... Логический уровень рассказа недостроен. Автор в тревоге, в беспокойстве: ему кажется, что не хватает какого-то маленького штришка, некоей изюминки, блестяшки. Это состояние общее для большинства авторов-мужчин, заметьте!.. И неважно, что это будет за изюминка: таксист женится на ней, поматросит-бросит, скажет пару ободряющих слов, подарит букет розовых роз. Может быть приплывет к ней на алокрылом «Секрете». Развязка будет, будет обязательно! Иначе жизнь автора просто потеряет смысл. В завершении главки приведу отрывок, которым не могу не любоваться: Смеситель, приветливо сияя, легко повернулся округлыми ручками и исторгнул в глянцевую раковину шипящую и тугую струю теплой воды. Мыло Карловичей само прыгнуло в руки и взбилось в нежной пене. Вода материнским прикосновением приласкала щеки. Полотенце Клары заботливо промокнуло лоб. Жизнь была прекрасна. Малахитов, преисполненный благодарностью ко всему, что его окружало, направился на кухню. Там первым делом заглянул в ведро, поворошил содержимое. И точно! Ну и везло же ему сегодня! Почти сверху, под размотанным рулоном туалетной бумаги, лежал свеженький окурок с золотым ободком по фильтру. Даже можно сказать не окурок, а едва початая сигаретка. Красота, ей богу! Малахитов с наслаждением затянулся и подошел к раскрытой форточке. День был подстать настроению — чудеснейший. Дул в лицо теплые ветерок, цвела под окошком дикая слива, галдели воробьи, бил в глаза солнечный свет.» Аделаида, Видримасгор Как это мило! Заметьте: логика ситуации вполне законченна и прозаична. Фактически, это жесткая бытовуха: опустившийся донельзя алкоголик, бывший народный артист приходит в себя после длительного беспробудного пьянства. Он только что «вылечил» похмелье краденым у соседки одеколоном (роскошная сцена!), умылся (чужим мылом), вытерся (опять же чужим полотенцем) и роется в мусорном ведре, ища окурок. Что может вызвать у стороннего наблюдателя эта картина, обрисованная исключительно в виде голого логического каркаса? Омерзение, не более. Но черт возьми, как удалось подать эту сцену Аделаиде! Аплодисменты в студию! Даже окурок в мусорном ведре видится удивительной драгоценностью, превыше всех драгоценностей мира. Ах эта роскошь и золото плебейской грязи!.. Жизнь прекрасна, дорогие мои читатели, жизнь прекрасна!.. Империи и культуры. Итак, что же мы получили в результате? Действия мужского рода и предметы женского. Иньские прилагательные и янские глаголы. Длинные описания чувств и вещей ради создания у читателей внутреннего настроя, а в пику им сложные логические хитросплетения. Вам это ничего не напоминает? Как насчет напевной мягкости китайской поэзии и жесткой, гремящей оружейной сталью динамики «Беовульфа»? Да. Противостояние культур Востока и Запада. О мужской, деятельной культуре Запада прекрасно сказано у Милорада Павича в «Хазарском словаре»: «...глагол, логос, закон, представление об истинных процессах, о правильном и целесообразном предшествовали самому акту сотворения мира и всего того, что будет действовать и вступать в отношения. А имена возникли только после того, как были созданы твари этого мира, всего лишь для того, чтобы как-то их обозначить. Так что имена — это просто бубенчики на шапке, они приходят после Адама...» Имена — слова людей, глаголы — слова Бога. Все просто, все сказано, ничего не прибавить, не отнять. Другое дело — женская созерцательная культура Востока. Что ни напиши, какое определение не дай — все они равно окажутся бессмысленными. Больше всего мне нравится вот это: «Полутень спросила у Тени: «Раньше ты двигалась, теперь ты стоишь на месте, раньше ты сидела, теперь стоишь. Почему ты так непостоянна в своих поступках?» Тень ответила: «А не потому ли я такая, что я от чего-то завишу? А может, то, от чего я завишу, тоже от чего-то зависит? Может быть, я завишу от чешуйки на хребте змеи или от крылышек цикады? Откуда я могу знать, почему я такая или другая?»» «Чжуан-цзы» Две расы — мужчины и женщины. Две культуры — Запад и Восток. Как их можно сравнивать? Как их можно оценивать? Проблемы при написании прозы. Вернемся к тому, с чего мы начали: к недостаткам написанных произведений. К авторской беспомощности и творческому бессилию. Думаю, теперь проблемы, возникающие при написании прозы мужчинами и женщинами, станут понятнее. Я не хочу и не буду приводить конкретных реальных примеров, хотя бы потому, что мне пришлось бы начать с самого себя. Да и не совсем это корректно, устраивать здесь «разбор полетов», чужих и своих. Просто упомяну основные ошибки, которые сразу приходят на ум. Мужчины: 1) «паровозики». Обычно это связки типа: «подлежащее«-«сказуемое«-«сказуемое» и.т.д. Зачастую бывает просто утомительно читать текст: «Он встал с кровати, сладко потянулся, и, схватившись за брюки, принялся торопливо натягивать их, безумно стесняясь своей бывшей пассии. Она открыла глаза, поддернула одеяло, поправила подушку, подушка упала и она подняла ее, отряхнула от пыли и положила на место. Неудачно встряхнув рубашку, мужчина уронил стул, который упал, страшно загрохотав, и заставив его вздрогнуть. Взошло солнце. В поле застрекотали сверчки. Стул лежал на полу, освещенный вставшим солнцем под звучный стрекот полевых сверчков.», и в таком стиле на целую страницу, изредка вставляя редкое прилагательное или междометие. 2) Сложные логические конструкции. Помните, я писал про пантомиму с покупкой рубашки? Временами это доходит буквально до абсурда: человек настолько стремится разъяснить и разжевать все происходящее, написать предысторию каждого предмета, что его клавиатура рождает жутких четырехэтажных монстров. «Я вышел на мост, построенный в прошлом году, когда в небе висела жуткая комета с кровавым хвостом — помните шелковые вуали, которые вошли в моду в те времена? — приказчик как раз купил своей жене (вертихвостке и развратнице, но пусть это останется между нами) точно такую вуаль с денег, съэкономленых на строительстве этого моста, потому что остальные деньги он вложил в недвижимость, ведь банки лопаются, правительства меняются, а земля остается — нет ничего постояннее земли, это понимают все и даже те, кто не признает этого вслух, втайне являются искренними и фанатичными последователями «истины постоянства».» Ох грешен я, грешен, признаю! Сам люблю подобные вавилонские башни. 3) Стремление во всем найти смысл, логику и законченное объяснение. Ох, люблю я нас, западных варваров за это!.. Уверяю вас: «Солярис» Лема хорош именно тем, что гигантский мыслящий океан в этой книге так и остался навсегда нерешенной загадкой. Жертва эмоциональным наполнением ради идеи. Идея может быть очень хороша, — просто безумно! — но если она высказана сухим, безэмоциональным языком, читатель может просто заснуть во время чтения. Теорему о том, что крокодилов не существует, нужно доказывать весело — это единственный шанс добраться до конца и поразить окружающих богатством своего внутреннего мира. Женщины: 1) Длинноты. Описания природы и окружающей обстановки, конечно, вещь хорошая, но помните, как Чехов рекомендовал описывать лунную ночь? Достаточно лунного блика, поблескивающего на донышке брошенной бутылки — настроение создано. Перебивка фраз диалога описанием внутреннего состояния разговаривающих. Да, согласен, даже во время такого разговора: — Привет! — Привет! — Как дела? — Нормально. после каждой фразы у собеседников будет чуть-чуть меняться настроение, им будут приходить в голову разные мысли, идеи, но зачем это так простодушно вываливать на ошарашенного читателя? Где загадка, тайна, интрига? — Привет! — голос его дрогнул. Ах как давно они не виделись! — Привет! Она засомневалась. Да так ли уж рад он ее слышать? Она перебрала в памяти события последних трех дней, окунулась в ворох переживаний, страстей и эмоций — нет, вроде бы все в порядке. Даже если и происходило в эти дни нечто странное, оно так и осталось похоронено глубоко в ее душе... — Как дела? Перед тем как ответить, она придирчиво осмотрела себя. Хороша, ничего не скажешь! Черная плиссированная юбка, любимая белоснежная блузка, волосы ниспадают на плечи буйством природных водопадов, стройные загорелые ноги обтянуты золотистыми чулками... Что? О господи!.. Перетяжка на щиколотке! Немедленно переодеваться. Брючный костюм, топик, кроссовочки в тон... — Нормально, — ответила она.» Невнимательность к деталям. Да-да, не удивляйтесь! Дотошность описаний и полное пренебрежение мелочами чаще всего могут ужиться вместе именно в противоречивой женской душе. Герой может «внезапно вынырнуть из тени зеленых лип», но помилуйте! Как это возможно, если тремя строчками раньше читателю сообщалось, что «стояла темная безлунная ночь; небо было затянуто черными тучами»? «Оназмы». Термин придуман не мною; кажется его впервые употребил Ллео или Рома Воронежский, но он на удивление точен. Признайтесь: часто ли вы дочитывали до конца произведения в стиле: «Она встала и потянулась. Жизнь неудержимо мчалась вокруг нее удивительным веселым потоком...» и так на двадцать страниц о некоей безымянной «оне»? Полное отсутствие сюжета. Этим грешат многие начинающие литераторы независимо от пола, но есть одна тонкость: мужчине гораздо тяжелее выложить на всеобщее обозрение бессюжетный текст. Он постоянно будет мучаться ощущением неполноценности происходящего и собственной ущербности. Вот, пожалуй и все. Все проблемы, какие смог вспомнить, я упомянул, осталось лишь написать маленькое Послесловие. Уверен, что перечисленными телами (уровнями, слоями) литературного произведения дело не ограничивается. Наверняка в жизни некоторых из нас, — быть может, даже многих — наступит момент, когда мы поймем, что описания предметов должны быть емкими и точными, что нужное настроение создается несколькими словами, а не страницами текста, что подробные пояснения к каждому действию и персонажу произведения просто излишни. Придет пора мастерства, творческой зрелости, виртуозного владения приемами писательского ремесла на всех уровнях текста... Что ж, в добрый час! От души поздравлю этих счастливцев. Сотрутся различия между мужским и женским, между литературными «инь» и «ян» — останется чистое творчество. От всей души, от всего сердца желаю всем нам достичь этого состояния. А пока — надо писать. Писать больше, чаще, разнообразнее. Так, чтобы читатели не успевали за вами, чтобы жаловались на буйность вашей клавиатуры. Ведь любые приемы, любые знания будут бесполезны без постоянных тренировок. Висящее на стенке ружье ржавеет; возможно, что когда придет пора выстрелить, оно просто окажется неспособным к этому. Удачи! P.S. Выше было упомянуто, что написать рассказ без первого тела (описаний и предметов) невозможно. Как оказалось, это не так. Предлагаю вашему вниманию рассказ Аль Бану «Коротенькая история одной любви, рассказанная в глаголах» Ирония судьбы: рассказ написан женщиной. Думаю, это как раз то самое исключение, что подтверждает правила.
полная версия страницы